— Если увидишь, что кто-то в церковь бросает каменья, а на кабак молится, — не ругай. Бывает, над церковью черти летают. А и на кабак не грех помолиться, ибо там души свои губят, о смертном часе позабыли.
— К чему вы клоните, добрые старцы, не понял я, — ответил им Семен, — но слово ваше премудрое мы запомним. А идем мы в город к богомазу Герасиму Иванову, иконнику. Несем икону, чтобы он с нее новую написал.
— Это мы знаем, — сказал Максим, — а над словами нашими думайте. Не мы их говорим, нам свыше сказано.
— Спасибо вам, отцы! — сказал Семен и хотел дать им ефимок.
— Ничего с вас не возьмем за слово божие, — сказал Максим, — идите с богом да живите по совести.
Пришли Семен с Устиньей на гору. Глаза разбегаются — дома большие, за крепостью в остроге целые ряды их, поди найди Герасима!
Однако подсказали — куда идти. Встретил их Герасим, добрый мужик, улыбчивый, сам курнос, волосы лентой алой повязаны, чтобы на лоб не падали, глазам не мешали. В горнице у него — лепота, всюду иконы, иные уже готовы, иные сохнут. И краски в скляницах всех цветов, и кисточки беличьи и куньи.
Усадил Герасим Семена и Устинью на сундук, поставил перед ними на стол малый блюдо с кренделями да кружки со смородиновым квасом. Помолился, взял в руки доску с углублением с одной стороны, на выпуклую часть доски была наклеена рыбьим клеем-карлуком материя.
— Сие — ковчег, основа иконы, на лицевую часть левкас слоями нанесен, это графья, ею лики черчу. — И Герасим начертил лик Николая Чудотворца.
— Чудо! — удивилась Устька.
— Бог моей рукой ведет, — сказал Герасим, — но это лишь начало иконы, остальное допишу, когда подсохнет. Это верно, что чудо. Кому — чадо, кому — чудо. Еще мальцом, все, что видел, на заборах углем рисовал. И отдали меня в ученье к старцу, он был живописец, но уже слеп. Он в мои глаза из своих глаз все образы святые переложил. В том-то чудо мое и есть. Придите завтра, дописывать буду.
Пришли к Герасиму наутро, он им показывает ту икону, за ночь лик Николая Чудотворца оборотился ликом Спаса Нерукотворного.
— Ты почто икону подменил? — сказал Семка. — Нам поп Ипат велел Николая Чудотворца привезти.
— Лик иконы изменился божьим промыслом, — ответил Герасим, — ладно, начну вновь Николая Чудотворца писать, а на ночь пусть поп Киприан, собора настоятель, запрет недописанный лик в мастерской да на дверь печать поставит.
— Мы люди маленькие, — сказал Семен, — только поп Ипат нам про Спаса ничего не говорил. Пусть поп Киприан запечатывает, а мы посмотрим…
Вернулись Семен и Устинья на место постоя, стали свою лошадку овсом кормить. Григорий вышел, спрашивает:
— Ну что, когда икона готова будет?
— Чудо! — говорит Семен. И объясняет, как все было.
— Да, чудо, — подтверждает Григорий, а сам на Устинью смотрит. Как отужинали, Григорий Семена в свою светлицу позвал. Там — казаки, немец, князцы нерусские.
— Сейчас в кости будем играть, — поясняет Семену Григорий. — Давай с нами?
— Да не умею я.
— Ну так учись. На вот, винца выпей.
Гости пили вино, курили табун-траву. Григорий поднес коробушку с табаком и Семену:
— Покури-ка табачку, он отрада мужичку!
— Говорят, эта трава растет на могиле блудницы, — сказал Семен. — Курил я как-то раз, стошнило.
Григорий рассмеялся:
— Это сколько же блудниц надо похоронить, чтобы столько табака наросло? Царь сюда на продажу кажный год двадцать мешков присылает, да из аглицкой земли купцы везут. У меня-то табак Вильсон, только курнешь — пропадет весь сон! Пробуй.
Семен выпил, покурил и стал посмелее. Один мужик имел две денежки, а выиграл горсть серебра. За такие деньги крестьянину надо всю жизнь горб ломать.
— Сыграешь? — спрашивает Григорий.
А Семен думает: а почему не сыграть? Выиграю серебра, Устинье мехов наберу да материй добрых. Если про себя потихоньку молиться, так уж обязательно выиграешь.
Было не было, ночь — к утру, а у Семена уже ни одной деньги в кисе не осталось. Дернул сам себя за ухо, спросил:
— Что же теперь будет?
Григорий говорит:
— Любишь смородину, люби и оскомину. Да не трусь. Займу. Отыграешься и еще с барышом будешь.
— Ты уж займи, ради Христа, век Бога за тебя молить буду. А играть больше не стану, икону дождемся, и — домой.
На другой день Устинья и Семен сходили на гору к богомазу. Чудо подтвердилось. За ночь лик Чудотворца опять обернулся ликом Спаса Нерукотворного, хотя мастерская и была заперта отцом Киприаном. Он и сказал:
— Вы, чады, возвращайтесь в свою слободу, а отца Ипата я призову, когда икона будет готова. Надо будет вместе вознести хвалу Господу да крестный ход устроить. А ваша церковь отныне и вовеки-веков будет именоваться Спасской…
Пошли они с Устькой. А у Семена кто-то в голове тихонько подзуживает: «А что, если попробовать отыграться?» Пришли, и сказал он Устьке:
— Давай завтра будем покупки делать, а эту ночь еще ночуем?
А та и рада. Самой хочется подоле в городе побыть. Бабы в доме у Григория ласковые, знают много всяких баек. Сам хозяин любопытен, большой, говорят, был на Москве человек. И пригож. Хотя, кроме своего Семена, она никогда никого не полюбит.
К вечеру вновь собрались у Григория игроки. Правило такое: что есть на столе, — ешь и пей, еще принесут, если не хватит. И много людей в доме, а еды-то, видать, еще больше. И все шутят, все веселы.
— Ну, бери карты, да получше смотри и думай, как ходить! — говорит Семке Григорий. — За битого двух небитых дают. Не отвалится голова, так вырастет и борода.
Вроде бы и выигрывать начал Семен, вроде бы и масть пошла. И сам не понял, как проигрался опять.
— Григорий Осипович, еще не займешь ли?
— Дважды занимать — из пустого в порожнее переливать. Ставь на кон лошадь.
— Кормилицу нашу? А на чем поедем? А пахать, возить на чем?
— Ну что мы будем воду в ступе толочь? Масло не собьется.
Сдали карты. Семка про себя молится Богу, просит всех святых угодников один только раз ему помочь, сегодня, а уж потом он всегда сам будет справляться. Но то ли его не услышали, то ли помочь не захотели, раз он в такое греховное дело, как игра, влез. Проиграл лошадь. Спрашивает:
— А телегу поставить нельзя?
Григорий удивился:
— А разве ж ты лошадь без телеги ставил?.. Ну ладно, ставь телегу.
И телегу проиграл.
— Григорий Осипович, что же это будет? Как же я без лошади, без телеги, без денег? Помилосердствуй.
— Погоди, — говорит Григорий, — знаешь, почему черт в озере сидит? По привычке. Вот и ты привыкнешь. Да ты не хмурься, ты вот колмацкого дымку глотни. Да не вороти нос, угля сажей не измажешь, курил табун, теперь колмацкого попробуй.